Чернова Валентина Алексеевна — искусствовед, член Союза художников России, арт-критик, 

— После 1991 года музей участвовал в нескольких провокационных выставках. Почему такое произошло? События девяностых заставили пристально всмотреться в истоки. На мой взгляд потому, что у нас было только одно стилевое направление, была одна партия, и ничего другого не разрешалось.

В 30-е годы, в период первых пятилеток, художников посылали в производственные командировки: в музее имеются кипы холстов: они написаны небрежно, художественной ценности почти не представляют. Названия у них, например, такие: «Рытье силосной траншеи», «Прокладка фундамента Халиловского мясокомбината». Это вещи, характерные для того времени. Считалось, что искусство должно быть коллективным, что художник — часть коллектива, он не имеет права на индивидуальность. Вот эти издержки способствовали тому, что вдруг в 90-е годы наши дети стали делать абстрактное искусство, стали любить все, что делал Энди Уорхол в 50-е годы.

Моя однокурсница, живя в Нью-Йорке, заметила: «Музей Гуггенхайма всего на неделю дает залы, чтоб накидали камней и назвали это концепцией». Они накушались этого за весь XX век. А у нас не наелись, у нас это запрещалось, и поэтому мне грустно и горестно видеть, как все копируется и повторяется.

А сегодня мировые и европейские предпочтения на стороне ремесла высочайшего уровня. Хочу привести пример.
В ходе знакомства с питерскими художниками на выставке галереи «Маршан» в Самаре выяснилось, что они являются членами Европейского общества пастелей, Французского общества акварели, эти художники представляют высочайший уровень ремесла. В последнее время российские мастера становятся членами Европейских союзов художников. Потому что ташизм, абстракционизм разрушил все системы, были разрушены каноны. Более того, оказывается, организация ЮНЕСКО разработала программу, по которой преподаватели московских и петербургских детских художественных школ знакомят весь мир с академической программой обучения. Наша страна сохранила то, что родила великая Италия. Это там появились Болонская, Миланская великие Академии художеств, это там после смерти Рафаэля были разработаны основы этого ремесла. На Западе это разрушали на протяжении века, а в России сохранили.

Очень люблю Максима Кантора. Это интересный философ. Он написал потрясающие два тома «Учебник рисования», где описал неформальное искусство Москвы. Он сам был частью этого искусства.

На странице в Фейсбуке он пишет: «Раньше мне говорили: «Максим, ты почему не ходишь на комсомольские собрания?» Сейчас мне говорят: «Максим, зря вы не ходите на Болотную, зря не участвуете в наших собраниях». Он отвечает: «А я не хочу, я нигде, не со всеми, я хочу быть самим собой». Он замечательный график, делает офорты в мастерских Германии: в частности, он недавно сделал иллюстрации к Рабле. Он ездит с лекциями, выступает в Лондоне, в Оксфорде по поводу вопросов современного искусства.

Есть такой Фонд Петра Кончаловского. Раз в год они приглашают выдающихся культурологов поговорить о том, что происходит в сфере культуры в современном мире, там делают интересные доклады. Итальянский культуролог отчитался: «Мы раньше набирали 30 художников, учили ремеслу. Сейчас в связи с вопросом платности они хотят, чтобы набирали 300 вместо 30, и все эти молодые ребята требуют, чтобы в первую очередь их учили, как сделать себе имя и как добиться высоких цен на произведения. Они не хотят учиться ремеслу». Причем я заметила, западных культурологов интересует прежде всего взгляд со стороны на их искусство, на их культуру и наследие.
В обзоре искусства последнего десятилетия Максим Кантор с болью высказал: «Понимаете, я как философ считаю, что искусство призвано сохранять геном человека, его гуманистические, нравственные ценности. Оно должно взять из прошлого свои традиции и нести их дальше. Современное понятие «авангард» сейчас отображает реально ту массу, которую проще назвать «сервильным болотом». Что такое авангард? Это маленький отряд кавалеристов, который идет впереди всей армии, маленький отряд единомышленников. Его может быть всего на всю страну десять, пятнадцать, двадцать человек. Но когда открываешь Интернет, то там: авангард, авангард, авангард — извините».

Культуролог из Грузии спросила: «Максим, но может быть настоящее искусство ушло в андеграунд, авангард просто стал истеблишментом?» Максим Кантор ей возразил: «Истеблишментом? Да оно пошло на яхты к кошелькам, оно продалось кураторам, и вопрос Максима Горького: «С кем же вы, господа свободные художники?» — сейчас уже не стоит. Потому что государство не покупает, и каждый волен жить, как может и как хочет».

В девяностые годы в журнале «Искусстве Кино» была опубликована любопытная статья Эрнста Неизвестного — обращение к художникам нашей страны. Членов Союза художников в СССР тогда было 14 000. В одном Нью-Йорке их 44 000. Почему? В начале XX века один коллекционер купил во Франции яйцевидную голову Бранкузи. Американская таможня посчитала, что состоялся провоз цветного металла.

Коллекционер подал в суд и пригласил экспертов. Благодаря созданному прецеденту теперь в Америке, если два свидетеля подтвердят, что объект — произведение искусства, значит так и есть — произведение искусства. Потому-то любой американец может написать про себя, что он художник, и пригласить двух свидетелей. Любой гражданин может арендовать на неделю зал, накидать кучу камней и объявить себя художником. Потому-то большая часть художников работает таксистами, и поэтому 44 000 художников в Нью-Йорке. Конкуренция огромная, и все ищут: кто комиксы рисует, кто перерисовывает, кто из бумаги вырезает, коллажи, пластиковые скульптуры.

Наши художники — те, кто имеет старую школу XX века, — они все, конечно, стиль кэмп.

На самом деле основной стиль в искусстве определяется единством морфологических особенностей, отличающих творческую манеру отдельного мастера, национальную или этническую художественную традицию, искусство эпохи, цивилизации. Наиболее наглядно особенности того или иного стиля проявляются в архитектуре и уже оттуда проникают в живопись, скульптуру, литературу, музыку. Но этот основной стиль в России закончился в 1991 году.

Что такое кэмп? К примеру, был стиль эпохи Возрождения, потом наступил стиль барокко. Чтобы барокко сформировалось, был промежуточный стиль — маньеризм. Сьюзен Зонтаг в 60-е годы выступила с предложением назвать промежуточный стиль между основными стилями эпох — «кэмп».

Вот умер стиль соцреализм, а новый государственный стиль не народился. Сейчас все работают в остатках этого старого стиля, но в нем нет такой порывистости, как у А. Дейнеки, Г. Коржева, нет страстности, нет чувственности, нет напора, энергии, единообразия в архитектуре. Была определенная архитектура, прикладное искусство. Сейчас ни одну скульптуру в такой стилистике не сравнить с «Рабочим и Колхозницей»: нет чувства стиля.

Кэмп важен, он сохраняет ремесло. Художники работают в традициях пейзажного жанра, цветочного натюрморта, портрета, и важно это не потерять. Да, некоторые художники стилизуют, и сейчас идет неореализм, неоабстракционизм, неоимпрессионизм, неоэкспрессионизм, неопримитивизм.
И художник не виноват, что он не Рафаэль, не Ван Гог, не Микеланджело. Ему надо как-то жить, и он честный труженик. Вот пример. У нас в Самаре какое-то время жил художник — С.Н. Южанин (1862-1933). Он основную жизнь прожил в Италии, писал Италию. Началась мировая война, он оказался в Куйбышеве. А тут революция. Никто художника и не знает. Первая персональная выставка состоялась в 2002 году, неизвестный мастер, но честный труженик.

— Так вы подтверждаете, что искусство сегодня тоже не совсем свободное, оно зависит от заказчика? Получается, что если раньше были заказы от государства, то сейчас это заказы от частных лиц?

— Я согласна с Вами полностью. Руководитель Центра современного искусства в Москве Леонид Бажанов, светлая голова, на канале «Культура» высказался: «В 20-е годы была диктатура авангарда: передвижников оплевали и выбросили». Над ними смеялись все, к власти пришел К. Малевич. Авангардисты пришли к власти, все они были комиссары.
Л. Бажанов, потрясающий искусствовед и теоретик искусства, предложил: «Государство раздавало заказы до 25-го года. Пожалуйста, пусть нам государство сейчас все оплачивает, но не требует никакого отчета, ничего с нас не спрашивая. Тогда мы гарантируем, что новейшие течения и направления станут основным стилем — мэйнстримом». Искусствовед М. Каменский отпарировал: «А вы предъявите нам такого художника уровня Малевича или Кандинского: что-то я не вижу за 20 лет такой фигуры».

Безусловно, какие-то течения и направления хотели бы государственного финансирования. Я слышала одну речь тогда еще президента Дмитрия Медведева. Он предлагал финансировать лишь новейшие течения и направления, потому что, как показывает опыт истории искусства, опыт импрессионистов, это перспективные течения и направления. Слушала его речь, сидела перед телевизором и думала: «Да, но тогда была индустриальная эпоха, а сейчас постиндустриальная эпоха. Если то, что было хорошо в ту эпоху, может вообще не подойти нам, потому что тогда были определенные нравственные ценности. Общество жило по-другому: другой уровень комфорта. А сейчас и Европа уже не Европа…»

Верно, существует закон рынка. Многие старые мастера искали покровителей. На выставках видно, что искусство в нашей стране, как и всё остальное, живет не благодаря, а вопреки. Вы что думаете, в эпоху Пушкина культура нужна была? В эпоху Есенина она нужна была? Дейнека всю жизнь жил изгоем, на него подозрительно смотрели, его считали самым махровым формалистом – того, кто воплотил лучше всех стиль соцреализма.

И про Мухину, которая скрывала свое купеческое происхождение, тоже можно вспомнить. Это специфика нашей радикальной культуры.
Прекрасные мастера появляются несмотря ни на что. Сейчас существует грантовая форма. Есть пленэры по гранту: это чудесная помощь для художников. Они едут на пленэры в Словению, в Черногорию, в Армению, в города России. Им дают стипендию, холсты, подрамники, краски — работай. Посмотрите их отчеты в «Вавилоне».
Самое главное, система сохранена в художественных школах, в художественных училищах. В Российской академии художеств процветает академическая живопись, которая позволила реконструировать росписи храма Христа Спасителя, и не только. Сейчас Российская академия курирует Самарское училище имени Петрова-Водкина. Ребята ориентированы на традицию тематической картины. Что бы ни было на выставках, в галереях, салонах — коммерческие вещи, но ремесло не утеряно. Есть высокий уровень ремесла, а это — самое главное.
В середине XIX века было такое искусство «эклектика». Во второй половине XX века, в 70-е годы, все говорили: «Фу! Эклектика — это не интересно».

А в Голландии один исследователь к 1990 году собрал огромную коллекцию и сделал выставочный проект. Оказалось, что средневековая обработка испанских кож была восстановлена мастерами эклектики, а кто-то воссоздал технику лиможской перегородчатой эмали, утерянной вообще, а кто-то восстановил технологию изразцов нарышкинского барокко.
Оказывается, все важно. Изучали технологию, технику, воссоздавали эту технику, реконструировали. Думается, искусство кэмпа, когда надо сберечь и сохранить, тоже важно.

— Я хотела Вам задать вопрос как искусствоведу и арт-критику. Скажите, как так получилось, что искусство у нас имеет теперь два понятия: искусство и искусство современное?

— Я думаю, оно всегда было. В принципе, даже во времена П. Третьякова. Этот купец вздумал коллекционировать голландскую живопись, потому что это было Искусство, а современное — это было как бы Современное искусство. Его обманули: сразу продали фальшивку. Он отчаялся, не стал собирать старую голландскую живопись, как собирали все аристократы. Он был первым, кто стал употреблять понятие «современное искусство».

В искусстве есть новейшие течения и направления, их отделили сейчас. Можно назвать это искусством с использованием современных технологий видео-арт, есть искусство с использованием лазеров и традиционное искусство.
Вот привозили выставку из Оренбурга. Там есть мастера, такие как Рысухин, который работает темперой по левкасу. Сейчас оказалось, что есть колоссальная армия художников, востребованных церковью, которые владеют старой техникой фрески… Дело в том, что общество не такое у нас жестко кастовое, как в Европе, все равно есть круг художников, который востребован и банками, чиновниками, обывателями, и мы от этого никуда не денемся. Но есть и художники, которых любят все.

Вот выставка открылась в «Арт-центре». Потрясающая, я три раза на нее ходила. Лариса и Валерий Блохины. У нее Европа как тема и хорошая школа. Она знает особенности рисунка, пятна, света. У нее европейские мотивы с шармом: французские стожки, купы деревьев, пинии, собор святого Петра, фонтаны — неуловимый европейский стиль. Кстати, русские купцы когда-то привозили Пикассо, Клода Моне, Сезанна, и наши художники глядели, глядели, удивлялись и как начинали потом жарить. Многие в России пошли по стопам импрессионистов.

А Валерий Блохин? Он ориенталист, он ездит на Восток: пишет верблюдов. Быки-зебу… А какие тонконогие арабские кони! Вот идет караван верблюдов, и вдруг – раз! Огромное пятно шафранового цвета, абстрактное, как бы песчаная буря и песчаное облако, но чтоб это сочетать… Слишком красиво. Оттого-то подозрительно. Его европейцы покупают, покупают богатые люди. Но это просто виртуозное мастерство!

— Константин Зацепин в своей лекции рассказывает, что у каждого художника есть как бы его фирменный знак. Это действительно так?

— Вероятно, он говорит о художниках новых направлений.
Я занимаюсь традиционным искусством. А здесь существует понятие стиля, стилевого направления, личность, индивидуальный почерк. Мы смотрим и определяем стилевое направление: классицизм, ампир, раннее барокко, позднее барокко, отличаем импрессионизм русский, немецкий. Внутри, в рамках этого стиля, есть и школа. Есть отличаемые школы. В классическом искусстве — миланская школа, болонская школа, венецианская. В Голландии тоже были разные школы. Можно визуально определить школу: это — петербургская школа, а это — владимирских живописцев, или мастера из Киева, Харькова.

Но художник может оставаться или в рамках школы, или в рамках своего учителя, либо в рамках общего стиля, как коровинцы, ученики Куинджи. В категории искусства может быть все что угодно, в том числе и культурный объект, который связан, например, с определенным стилем сталинской эпохи. Русский музей делал такие выставки: находили совсем неизвестных художников, работающих в стиле 30-х годов. Да, это может быть и не имя, и не лучшие произведение художника, но мы понимаем, что в этом — время. Даже копиисты важны как чернозем, на котором взрастет единственный уникальный мастер.

— Здесь, наверное, идет речь о художнике, как о вещи, которая продаётся, если у него есть определенная форма передачи, и который не продается?

— Есть мода — вот ведь в чем дело. Я росла в то время, когда привезли в СССР гробницу Тутанхамона, и еще наше поколение обожало мастеров Северного Возрождения и Пьеро дела Франческа.

Сейчас искусствоведы не интересуются этим. Неправда, что в искусстве все неизменно: каждое десятилетие дает свою моду.

Сегодня молодежь предпочитает картины Клода Моне, импрессионистов, Ван Гога и постимпрессионистов.

Мода стремительно меняется. В двадцатом веке западные искусствоведы любили лишь русский авангард, русскую икону. Кстати, в двадцатом веке скептически смотрели на Шишкина. Шишкин учился в Дюссельдорфе, и он представлялся образцом немецкой пейзажной школы, где писали скрупулёзно всякое конкретное место. Может Шишкин и писал конкретные места, но, он укрупнял, добавлял ширь, простор, стилизовал, обобщал, делая все по-русски. И это уже никакого отношения не имеет к Германии с ее альпийскими пейзажами.

Вспоминаю, как иностранцы бодро пробегали залы музея с этим русским реализмом, когда началась перестройка. Кстати, «реализм» как и роман,- форма художественного произведения, пришел из Франции. Но это все переселилось в Россию, и получились великая русская литература с романами Толстого, Тургенева, Достоевского и живопись передвижников. Да, мы это взяли, но чуть- чуть интерпретировали.

— Расскажите о передвижниках?

— Сначала появился роман «Что делать?» Чернышевского. Потом группа художников прочитала этот роман, ушла из Академии художеств, создала артель по Чернышевскому. Потом эти художники, основываясь на русском реалистическом романе, решили создавать такую же живопись. Вот почему у русских жанристов каждая картина — это роман. Со временем оказалось, что русский бытовой жанр имеет неповторимое лицо: он психологичен, тонок, полон нюансов, как русская литература и в нем нет короткого анекдота, как в голландском бытовом жанре.

В конце 90-х годов приезжали эксперты из Англии. Они стояли по два часа у картины Маковского «Две матери», обсуждали. Потом делали перерыв, уходили на обед, потом снова стояли два часа.

Они недавно открыли наш реализм. Но это было в 90-х — начале 2000-х. Сейчас всех интересует только советское искусство, все хотят видеть соцреализм, а мы не можем его подать, у нас нет больших пространств. Мы обязаны показывать лучшую часть русской коллекции и авангард, лучшую часть западной коллекции и чуть-чуть Востока. Да, вот бы дали часть здания Фабрики – кухни!

— Зато у нас будет шикарный центр современного искусства.

— Мы сотрудничаем с Нелей Коржовой, и у нас есть соединитель Константин Александрович Зацепин. Кроме того, Неля — член попечительского совета нашего музея, и в отличие от молодых радикалов она за музейные собрания, традиции. Думаю, что музей будет как-то сотрудничать.